Из-за сарая вышла Лилиан. Она замерла, увидев меня. Лицо у нее было совсем как когда-то у Элен: лицо женщины, измученной жизненными невзгодами, женщины, не уверенной в том, хватит ли ей сил на еще одну схватку с судьбой. И что-то заставило меня привстать.

— Я… Я… намочила юбку, — было единственным, что я смогла произнести.

— Пустяки, это всего лишь снег. — Потянув меня за руку, она помогла мне подняться, отряхнула от снега.

И вот так — хромая и покачиваясь — мы побрели навстречу равнодушным солдатам с их ружьями, чтобы забраться обратно в кузов грузовика.

Свет. Лилиан, зажав мне рот рукой, смотрела на меня в упор. Я удивленно заморгала и невольно отшатнулась от нее, но она прижала палец к губам. И только когда я кивнула в знак того, что все поняла, она убрала руку. Я обнаружила, что грузовик снова остановился. Мы были в лесу. Снег, покрывший неровными заплатами землю, приглушал все звуки и мешал двигаться вперед.

Лилиан показала на конвоира. Тот лежал, растянувшись на скамье, с вещевым мешком под головой, и спал как убитый. Он храпел, вытянув тонкую беззащитную шею, а его кобура была совсем рядом от нас. Я инстинктивно сунула руку в карман, где лежал острый осколок стекла.

— Прыгай, — шепнула Лилиан.

— Что?

— Прыгай. Если постараемся идти по склону, где нет снега, то не оставим следов. И к тому времени, когда они проснутся, будем уже далеко.

— Но мы же в Германии.

— Я немножко говорю по-немецки. Мы выберемся.

Она очень оживилась и прямо-таки излучала уверенность. С тех пор как нас увезли из Сен-Перрона, я еще ни разу не видела ее такой. Прищурившись, я посмотрела на спящего солдата, потом — на Лилиан, которая, отогнув брезент, вглядывалась в свет нового дня.

— Но нас непременно пристрелят, если поймают.

— Нас пристрелят, если мы останемся. Да и лучше бы пристрелили, так как дальше будет только хуже. Пошли. Нельзя упускать такой шанс. — Она еще раз повторила последнее слово, беззвучно шевеля губами, и ткнула пальцем в мою сумку.

Тогда я встала, выглянула наружу. И остановилась.

— Не могу.

Лилиан повернулась ко мне всем телом. Сломанную руку она прижимала к груди, чтобы лишний раз не травмировать. При дневном свете мне были хорошо видны синяки и царапины на ее лице, оставшиеся после вчерашней атаки разъяренных женщин.

— А что, если меня все-таки везут к Эдуарду? — сглотнув, спросила я.

— Ты что, ненормальная? — уставилась на меня Лилиан. — Ну давай же, Софи! Пошли! Это наш шанс.

— Не могу.

Она снова придвинулась ко мне поближе, нервно оглядываясь на спящего конвоира, затем схватила меня здоровой рукой за запястье. Лицо ее было искажено от ярости.

— Софи, они не везут тебя к Эдуарду, — сказала она так, словно обращалась к неразумному ребенку.

— Комендант говорил…

— Он же немец, Софи! Ты унизила его. Не смогла разглядеть в нем мужчину! Неужели ты надеешься, что он отплати тебе добром?

— Я знаю, надежды почти нет. Но это… единственное, что у меня осталось. — И, чувствуя на себе ее пристальный взгляд, я придвинула к ней свою сумку: — Послушай, ты иди. Возьми все, что есть. Ты справишься.

Лилиан схватила сумку и снова выглянула наружу. Она словно готовилась к прыжку, прикидывая, в какую сторону лучше бежать. Я же со страхом косилась на спящего конвоира, который мог проснуться в любую минуту.

— Иди!

Я не могла понять, почему она не двигается. Она медленно повернула ко мне страдальческое лицо:

— Если я скроюсь, тебя убьют.

— Что?

— Как пособницу.

— Но тебе действительно стоит попытаться бежать. Тебя обвиняют в подрывной деятельности. У меня совсем другая ситуация.

— Софи, ты единственная отнеслась ко мне по-человечески. Не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести.

— Со мной все будет в порядке. Как всегда.

Лилиан Бетюн посмотрела на мое грязное платье, на мое дрожащее от холода и лихорадки худое тело. Она постояла еще немного, затем тяжело опустилась на скамью, а сумку бросила на пол, явно не заботясь о том, услышат ее или нет. Я пристально посмотрела на нее, но она отвела глаза. И тут мотор внезапно заработал. Послышались отрывистые команды. Грузовик медленно тронулся с места, подпрыгнув на рытвине, отчего мы с Элен повалились на бок. Наш конвоир только громко всхрапнул, но не проснулся.

Дотронувшись до руки Лилиан, я прошептала:

— Беги, Лилиан! Пока не поздно. Ты еще успеешь. Они не заметят.

Но она пропустила мои слова мимо ушей. Подтолкнула сумку ногой поближе ко мне, села рядом со спящим солдатом. И, привалившись к стенке кузова, уставилась невидящими глазами прямо перед собой.

Тем временем грузовик вырулил из леса на открытую дорогу, и несколько миль мы ехали молча. Где-то вдалеке слышались звуки выстрелов и время от времени мелькали другие военные машины. Замедлив ход, наш грузовик миновал колонну тащившихся вдоль обочины оборванных мужчин. Они шли, низко опустив голову, и напоминали скорее призраков, чем живых людей. Я заметила, как Лилиан неотрывно глядит на них, и на душе стало еще тяжелее. Если бы не я, она сделала бы это. Мы сделали бы это вместе. И когда в голове немного прояснилось, я поняла, что лишила ее последнего шанса вернуться к дочери.

— Лилиан…

Она покачала головой, словно не желала ничего слышать.

А мы ехали все дальше. Небо нахмурилось, снова пошел дождь, холодные капли, проникавшие сквозь прорехи в брезенте, обжигали кожу. Озноб у меня усилился, при каждом новом толчке грузовика боль стрелой пронизывала тело. Мне хотелось сказать Лилиан, что я сожалею. Хотелось сказать, что я поступила ужасно эгоистично. Я не имела права лишать ее единственного шанса. Ведь она была абсолютно права: надеяться на то, что комендант отплатит мне добром, — самообман.

— Софи, — прервав мои мрачные раздумья, позвала Лилиан.

— Да? — с готовностью откликнулась я.

Она судорожно сглотнула и уставилась себе под ноги:

— Если… если со мной что-то случится, как думаешь, Элен присмотрит за Эдит? Я имею в виду, будет ли любить ее как родную?

— Конечно. Любить детей больше, чем их любит Элен, просто невозможно. Она скорее… ну, не знаю — свяжется с бошем, чем откажет в ласке ребенку, — попыталась улыбнуться я. Мне очень хотелось убедить ее, что мне уже лучше. Тогда, быть может, она сможет поверить, что еще не все потеряно. Я попыталась выпрямиться, малейшее движение болью отдавалось во всем теле. — Но ты не должна даже думать об этом. Лилиан, мы выстоим, и ты вернешься домой к своей дочке. Может, уже в ближайшие месяцы.

Лилиан дотронулась здоровой рукой до багрового шрама, тянувшегося от виска до подбородка. Казалось, она погружена в глубокое раздумье и сейчас где-то далеко от меня. Я молилась, чтобы моя уверенность помогла ей хоть чуть-чуть приободриться.

— Ведь мы уже столько всего пережили. Разве нет? — продолжила я. — И по крайней мере, мы едем в нормальном грузовике, а не в чертовом драндулете для перевозки скота. А разве это не подарок судьбы, что мы оказались вместе? — Неожиданно она напомнила мне Элен в ее худшие времена. Ужасно хотелось взять Лилиан за руку, но даже на это не было сил. — Ты не должна терять веру. Все еще наладится. Я твердо знаю.

— Ты что, действительно считаешь, будто мы можем вернуться домой, в Сен-Перрон? После всего, что мы сделали?!

Конвоир, сердито протирая глаза, стал подниматься с места. Вид у него был сердитый, наш разговор его явно разбудил.

— Ну… возможно, не сразу, — запинаясь, произнесла я. — Но мы сможем вернуться во Францию. В один прекрасный день. Все еще будет…

— Софи, мы с тобой на «ничьей земле». У нас больше нет дома.

Лилиан резко подняла голову. Ее глаза расширились и потемнели. Я еще раз с горечью отметила, что в ней не осталось ничего от той холеной дамы, которую я видела возле отеля. Но дело было не только в уродливых шрамах и синяках. Нет, у нее в душе образовался гноящийся нарыв.